Давайте очень условно и до невероятности обобщая разделим всех мам на два типа. Одни на «плохое» поведение ребенка реагируют высвобождением своего гнева, а другие – его заворачиванием вовнутрь.

Вот, сделал ребёнок что-то не так. Прогулял школу, получил двойку, порвал рубашку – совершил, в общем, какой-то поступок, который мама расценивает как плохой и имеет в связи с этим негативные чувства.

Первая наша мама начнет, допустим, кричать. Ругать, отчитывать, поучать. Накажет, возможно. Может быть совсем грубой, небережной. Может стыдить, сыпать нравоучениями, сравнивать. Проще говоря, эта мама с разной степенью активности и в разных доступных ей формах выражает недовольство.

Что ощущает ее ребенок? Чаще всего, страх или стыд. Или и то, и другое вместе. Ему, естественно, страшно, когда на него ругается мама. И стыдно, если мама оценивает, сравнивает. Ему может быть еще обидно и больно, если в его семье детям позволяется испытывать подобные чувства к родителям. Если нет – то только страшно и стыдно.

Вторая мама молчит, уходит в себя. Она ничего не говорит, обижается молча. Отворачивается, делает каменное лицо, не разговаривает. Некоторые еще демонстративно заболевают. Ложатся в постель или за сердце хватаются. Способ этой мамы обойтись со своим гневом – игнорировать ребенка.

Что чувствует последний? Конечно, вину. Он переживает себя отвергнутым, плохим, неправильным, недостойным. Могущим сделать что-то такое, что разрушает его маму. Ее состояние и здоровье, ее настроение, ее любовь и расположенность к нему.

И в первом, и во втором случае ребенок теряет ощущение собственной хорошести. Но если в стыде хотя бы есть шанс ее вернуть, в вине – как будто практически нет.

Когда я переживаю стыд, я все время смотрю на тебя, я словно привязан к тебе, мне нужно твое одобрение, твое принятие, твоя любовь. Когда ты одобряешь меня – я хороший.  Я не знаю ничего о своей хорошести сам, ты раздаешь мне её. Я хороший, когда соответствую твоим ожиданиям.

Когда я переживаю вину, я плохой. И это словно уже не исправить. Я в одиночестве, от меня отвернулись, меня оставили, шансов стать хорошим уже нет. Я сделал что-то такое плохое, что означает, что со мной нельзя быть, нельзя меня любить в этом, нельзя со мной оставаться.

Я не знаю, какое из этих чувств переживается легче. Оба очень трудны. В стыде я зажат как в тисках и вечно нахожусь перед зрителями, которые оценивают меня. В вине я встречаюсь с ледяной пустотой, отвержением внутри себя и снаружи. Как тут выбрать меньшее из двух зол?

Как психотерапевту, мне сложнее работать с виной. Когда я работаю со стыдом у клиента, любовь и принятие всегда делают своё дело. Рано или поздно, человек разрешает себе принять и любить себя и уже меньше нуждается в наркотическом одобрении извне, его меньше тревожит, что о нём думают, он меньше сковывается, свободнее дышит и больше живёт.

С виной же обычно сложнее. Не невозможно, нет. Но трудно, потому что из вины человек, в отличии от стыдящегося, не ждёт встречи, не ищет любви, не заглядывает в глаза, не надеется. Он отворачивается, уходит, отводит глаза, смотрит в окно, не подпускает. Он ощущает себя плохим.

Хорошо, если вина не так глубока, и еще сохранены попытки «угодить», «заслужить» и «исправить». Вот в этих местах хотя бы можно встречаться. Исследуя, что сейчас происходит.

Как правило, важной становится мысль, что ребёнок не имеет столько ресурсов, чтобы действительно разрушить родителя. Это сильное преувеличение. Никто не несет ответственности за настроение и здоровье мамы, кроме нее самой. Очень удобно, конечно, делегировать эту ответственность ребенку, тем самым манипулируя им. Но на самом деле, головная боль мамы – дело только ее рук (или головы).

Что же касается мам вообще, я не думаю, что здесь можно выбрать стратегию. Например, с этого дня я буду ругаться и не буду молчать. Или: я не буду больше грубить, лучше выйду из комнаты. Невозможно обмануть свою природу и стать кем-то другим. Все равно в ключевой момент вы взорветесь и закричите или от обиды не сможет вымолвить даже слова. Важным мне кажется знать про себя, как на что вам свойственно реагировать, почему вы реагируете именно так, с чем это связано. И, конечно, понимать, что тем самым вы делаете с ребенком. Не для того, чтобы завиноватиться. А для того, чтобы знать, что с ним происходит, и чем ему дальше можно будет помочь.